Возможно, для моего беспокойства (так называется это ощущение?) нет никакой веской причины. Возможно, безмятежность саванны успокоит и мои чувства.

Но почти сразу я осознала, что безмятежность – неподходящее слово, во всяком случае сегодня.

«Здесь вы можете остановиться, чтобы понаблюдать за восстановленной природной средой Африки…» Вездеход, везущий нашу группу, движется медленно, и голос гида в громкоговорителе умолкает, когда мы внезапно останавливаемся.

«Смотрите». Он указывает на луг, где в рассеянной тени акаций пасется стадо зебр. С моего места в четвертом последнем ряду (Волшебницы должны всегда сидеть на самом верхнем ряду автомобилей – так поддерживается иллюзия нашего королевского статуса) я быстро определяю причину нашей остановки. В десяти ярдах от того места, где собрались зебры, притаились в засаде три львицы, их тела так приникли к земле, что я смогла разглядеть только кончики их хвостов среди гибкой травы.

«Мамочка, – шепчет мальчик в первом ряду, – эти плохие львы собираются съесть милых зебр?»

«Да, милый», – отвечает мать, наблюдая разворачивающуюся перед глазами сцену в особый бинокль, выдаваемый в Королевстве. «Но не волнуйся. Им не будет больно. Звери здесь ненастоящие».

Я поджимаю губы. Это правда, что звери не чувствуют боли, поэтому женщина права… но не до конца. Я опускаю взгляд на свои руки и смотрю на голубоватые вены, проступающие под кожей.

Так или иначе, но как определить, что есть настоящее?

Интересно, эта мать тоже, как и многие другие люди, считает, что методики, применяемые в Королевстве, неэтичны? Многие люди считают неправильным с моральной точки зрения возвращать к жизни исчезнувшие виды и делать это способом, предполагающим полное слияние природы и технологий. Полученные таким способом животные больше не могут относиться к чисто биологическим видам, но при этом и не являются технологическим продуктом; они – и то, и другое.

Гибриды.

Гид продолжает бубнить: «Все эти животные рождены под наблюдением ученых в рамках нашей передовой программы восстановления ранее исчезнувших видов…» Я слышала эту речь столько раз, что помню ее наизусть.

«Идешь? – шепчу я Ние. – Мы почти пришли». Но Ния не отвечает. Она слишком занята разглядыванием подростка, сидящего перед нами, зачарованного видом саванны и быстро делающего снимки камерой телефона.

Я перевожу взгляд с Нии на мальчика и обратно. Почему она так заинтересовалась его телефоном? Она, как и я, знает, что телефоны под запретом.

«Ну же, – я легонько толкаю ее локтем, – пошли».

«Я передумала, – спокойно говорит она, не отрывая глаз от мальчика. – Я могу пойти к источнику в другой раз. Ты иди сама».

Это неожиданно.

«Но сегодня твой особенный день. Я думала, ты захочешь провести его вместе со мной».

Ния вскидывает на меня глаза – такие чистые и яркие, что в них можно разглядеть собственное отражение. «Иди без меня, – говорит она. – Мы увидимся во время вечернего чаепития в Гостиной Розы Шиповника в четыре часа. Договорились?»

Я замечаю новое чувство в груди. Медленное, но ощутимое сжимание, как будто выпускают воздух из шарика.

Разочарование.

«Хорошо, – отвечаю я, всеми силами стараясь, чтобы голос звучал весело. – Это твой день. Ты и выбираешь». Лицо Нии просветлело. «Спасибо, Ана, – пожимает она мне руку. – Я знала, что ты поймешь».

Я изящно машу рукой группе туристов на прощание и осторожно спускаюсь к источнику. Может быть, все к лучшему, говорю я себе. Может быть, Ния больше не нуждается во мне так, как всегда нуждалась. Может быть, после стольких месяцев она, наконец, освоилась здесь в своей роли.

Может быть, я ей помогла.

Я делаю глубокий вдох. Эта мысль смягчает боль.

«Но мамочка, они же съедят ее! – слышу я голос того же мальчика, когда иду через саванну. – Львы съедят Ану!»

Я поворачиваюсь и одариваю его ободряющей улыбкой, приседаю в реверансе и иду дальше.

«Не бойся, малыш, – убеждает его гид. – Гибриды охотятся только на тех, на кого запрограммированы охотиться. Она в полной безопасности».

В безопасности.

Большой вопрос: а знаю ли я, что это слово означает на самом деле?

Вскоре меня отвлекает мягкое шуршание.

Развязка может произойти в любую секунду. Львицы остаются невидимыми в высокой траве. Я задерживаю дыхание.

Через мгновение вспыхивает коричневое пятно, мелькает сплетение изящных полосок, раздается грохот копыт. Поднимается густое облако пыли – рычание, ворчание, испуганное ржание и потом – гортанный, пронзительный крик.

Мальчик бросается в объятия матери и зарывается головой в ее живот.

«Вот так происходит естественный отбор в природе, – говорит гид, заводя двигатель автомобиля. – Самые быстрые зебры выживают, самые медленные…»

В перерыве между посещениями групп прибудет команда уборщиков, чтобы убрать все уцелевшие и годные к повторному использованию детали. Прежде чем они появятся (Волшебницы не должны взаимодействовать с травмированными субъектами из-за высокого риска повреждения), я подхожу к зебре или к тому, что от нее осталось – месиву из мускул, костей и порванной проводки, – и, тщательно просканировав местность вокруг на наличие львов, опускаюсь на колени. Боль пронзает мою грудь, когда я вижу россыпь пятен на переднем левом копыте животного – необычное генетическое изменение, которое отличало эту зебру от ее братьев и сестер. Ее звали EZ4310. Я знала ее с рождения.

«Твоя жизнь не была бессмысленной, – говорю я, склоняясь над ней, чтобы погладить ее по гриве. – Ты имела значение».

При звуке моего голоса зебра поднимает глаза на меня, и ее зрачки становятся большими, как блюдца.

Она все еще работает.

На последнем издыхании.

Я смотрю на ее конечности, перекрученные и разодранные. Трава смешалась с проводами и внутренностями. Земля, пропитанная густой, иссиня черной жидкостью, похожей на масло. Сидя рядом с зеброй, я наполняюсь новым чувством, словно в моей груди образуется глубокая трещина.

«Все хорошо, малыш, – шепчу я и беру ее голову в свои ладони. – Ты можешь уходить».

Зебра несколько раз моргает, и я вижу собственное отражение в ее теплых карих глазах. Потом, понемногу, ее взгляд уплывает куда-то далеко, словно она смотрит в небо сквозь меня. Наконец тело обмякает в моих руках.

Она ушла.

Моя грудь сильно болит, хотя я не знаю, отчего.

Ведь выключение и упокоение являются естественными этапами наших технологических жизней.

«Спокойной ночи, старый друг, – шепчу я, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в нос. – Беги быстро на облака».